Мотивация? О, да.
Моя мотивация на нуле. Я не умела и не умею поддерживать ее сама, это очевидно. Пока меня так рвет, я не способна сама себя мотивировать, ни на что вообще. Остается только какой-то минимальный набор неообходмых функций, которые я могу выполнять. Но если меня мотивировать...
Но чото мне сдается, я тут не одна такая. Как, интересно, в таком состоянии суметь мотивировать кого-то еще? Не очень представляю. Но, вылупив очи от удивления, я делаю и это тоже.
Переделывать всё - это как-то очень неожиданно, постоянно делать то, чего ты раньше не делал и на что не способен в принципе. У меня уже устали челюсти, большую часть вещей, которые я делаю, я делаю, сцепив зубы, мне кажется, если я их разожму - я упаду. У меня болят десны, наверное, потому, что я не разжимаю зубы даже во сне. Это возможно до тех пор, пока я вижу смысл, хоть какой-то, в том, что я делаю.
Кто-нибудь здесь понимает, что делает? Может быть, так даже лучше (с). Когда точно знаешь, что происходит, от мотивации до манипуляции - один шаг. А пока мне хватает одной-единственной эмоции, направленной прямо в меня, чтобы я вздрогнула, выпрямилась, поплотнее сцепила зубы и шла делать то, что я должна делать. Мне прилетает, я иду и делаю.
Вот так проходят эти, почти-осенние, почти совсем живые пустые дни, которые начинаются воскресением, кончаясь так, как тысячи дней до них, их не удержишь в пальцах - уж больно скользкие, бездарная беззастенчивая пора, ты приезжаешь вечером на Московскую, а уезжаешь с Автово и вчера. Друзья живут, хоть плохо, но как-то маются, а ты чем хуже, тоже себя ищи, один качает мышцы и занимается, другая, вот, влюбляет в себя мужчин. Пойди помой посуду - работа та еще, отправься в лес, проспаться, пожрать, поржать. А ты стоишь зубами за мир хватаешься и думаешь, что он будет тебя держать.
Ты думаешь, ты такой вот один-единственный, такой вот медноногий смешной колосс, который хочет нырнуть в ее очи льдистые и спрятаться в рыжем танце ее волос. Что ты один молчишь ей срывным дыханием и молишься нецелованному лицу, что ты готов сгореть за ее порхание, за голоса крышесносую хрипотцу. Она ведь вечно вместе, всегда при свите и она ведь пробежит по твоей золе. И самый ужас в том, что она действительно прекрасней всего прекрасного на земле.
И что тебе расскажешь - посуда вымыта, за окнами злые темные пять утра, не вытянута, не вымотана, не вынута из рыхлого измочаленного нутра та нитка, нерв из зуба, живая, чуткая, свернувшаяся в горячий больной клубок, которую те, кто верят хоть на чуть-чуть в нее смущенно в своих записках зовут "любовь". Который раз - и мимо, а нитка тянется, и трется о бессмысленные слова, вот так ее когда-нибудь не останется - и чем тогда прикажешь существовать? Потом-потом-потом, а пока всё пенится, барахтается у боли своей в плену, не трогай, пусть подсохнет, еще успеется проверить, дернуть заново за струну. И ты опять расплачешься, раскровавишь всё, почувствуешь, как оно там внутри дрожит.
А вот сейчас ты выпрямишься. Расправишься. Войдешь в автобус. Встанешь. И станешь жить.
(с) Изюбрь