Засада - это подготовленное спланированное нападение в выбранном удобном месте.
Я давно не умею смеяться, если мне рассказать про ветер, который приносит тревогу и пепел от прошлых войн.
Я могу не запомнить пароль, но увижу, когда у прохожего на виске голубая жилка учащенно забьется.
Главное – вовремя остановится, вздохнуть поглубже, послать все к черту, найти дорогу и выйти вон.
Но я давно не тепличный цветок, которому, за неимением большего, достаточно просто зимнего солнца.
Мне недостаточно. Как ты думаешь, меня случайно не разорвет, если все-таки стану дышать во всю грудь?
Если все же решусь оставить глаза открытыми насовсем – кто же будет читать эти знаки на радужной оболочке?
Да. Наверное, много и не бывает, но мне все-таки интересно – от меня останется что-то… хоть что-нибудь?
И хоть кто-нибудь сможет сказать уверенно, что стоит за этими длинными, как ночные кошмары, строчками?
Но уверенность – это миф. И уверенность – это блеф. Дар нетрезвых богов - блефовать, умирая от любопытства.
Я пущу себе прямо по венам даже с припуском в пару веков – то, что сможет заставить меня распахнуться, да так и остаться.
Пусть я помню, что значит ходить по периметру рваных снов, и заглядывать в поисках света в эти полузнакомые лица.
Но я буду терпеть и молчать, даже если мне вышьют Альгиз вдоль сиреневой бледной вены. Поздно, девочка, выть на луну. Поздно нервничать. Время – смеяться.
И неверие – это дно. И колодец засыплют гравием. Мне ли биться сквозь эти ночи и сквозь их преднатальные страхи?
Будем смелыми? Шепот и всхлип. Будем дурами? Ночи бездонны. И тому, что приходит под утро, я открою окно. Кто проснется?
Время падать, не зная, где дно. Или время взлетать к потолкам. И ссыпаться по стенкам колодцев от случайно-умелого взмаха.
Я нелепый тепличный цветок. Чтоб дрожать от восторга и ужаса, я хочу, чтобы было достаточно пары бликов зимнего солнца. (с) Засада
Я могу не запомнить пароль, но увижу, когда у прохожего на виске голубая жилка учащенно забьется.
Главное – вовремя остановится, вздохнуть поглубже, послать все к черту, найти дорогу и выйти вон.
Но я давно не тепличный цветок, которому, за неимением большего, достаточно просто зимнего солнца.
Мне недостаточно. Как ты думаешь, меня случайно не разорвет, если все-таки стану дышать во всю грудь?
Если все же решусь оставить глаза открытыми насовсем – кто же будет читать эти знаки на радужной оболочке?
Да. Наверное, много и не бывает, но мне все-таки интересно – от меня останется что-то… хоть что-нибудь?
И хоть кто-нибудь сможет сказать уверенно, что стоит за этими длинными, как ночные кошмары, строчками?
Но уверенность – это миф. И уверенность – это блеф. Дар нетрезвых богов - блефовать, умирая от любопытства.
Я пущу себе прямо по венам даже с припуском в пару веков – то, что сможет заставить меня распахнуться, да так и остаться.
Пусть я помню, что значит ходить по периметру рваных снов, и заглядывать в поисках света в эти полузнакомые лица.
Но я буду терпеть и молчать, даже если мне вышьют Альгиз вдоль сиреневой бледной вены. Поздно, девочка, выть на луну. Поздно нервничать. Время – смеяться.
И неверие – это дно. И колодец засыплют гравием. Мне ли биться сквозь эти ночи и сквозь их преднатальные страхи?
Будем смелыми? Шепот и всхлип. Будем дурами? Ночи бездонны. И тому, что приходит под утро, я открою окно. Кто проснется?
Время падать, не зная, где дно. Или время взлетать к потолкам. И ссыпаться по стенкам колодцев от случайно-умелого взмаха.
Я нелепый тепличный цветок. Чтоб дрожать от восторга и ужаса, я хочу, чтобы было достаточно пары бликов зимнего солнца. (с) Засада